* * *
Мне было плохо, я хотела
курить и плакать то и дело,
достав из сумки острый нож.
Как я убийственно хотела
войти во что-то до предела,
почуяв дрожь.
“Какие сладостные ножны”, –
шептал во мне купец Рогожин
и все смотрел, смотрел во тьму
на то, что видно лишь ему.
Как я хотела... дождь нудил,
стекая с плеч зеленых мая,
и кто-то точно ждал трамвая,
и пиво баночное пил,
а комсомолка за рулем
дарила взглядом, как рублем...
Мне было тошно, я хотела
лететь на свет безумно-белый,
как оголтелый мотылек.
Как я отчаянно хотела,
чтоб на асфальте белым мелом
прорисовали контур ног,
и рук упрямое распятье,
и выгиб шеи, абрис платья,
и лепестки багровых роз
по краю стриженных волос...
Мне было больно... я хотела
тот час упасть осиротело
на зарисованный асфальт,
чтоб надо мной – уже без тела –
ты, пролетая, пролетела,
звучащий альт.
Мне было тихо... я хотела
тебя,
но не было ножа...
По небу плыл Морис Бежар,
а дождь-растяпа
тек еле слышно, не спеша,
на молодой листве дрожа,
все капал... капал...
Мне было плохо, я хотела
курить и плакать то и дело,
достав из сумки острый нож.
Как я убийственно хотела
войти во что-то до предела,
почуяв дрожь.
“Какие сладостные ножны”, –
шептал во мне купец Рогожин
и все смотрел, смотрел во тьму
на то, что видно лишь ему.
Как я хотела... дождь нудил,
стекая с плеч зеленых мая,
и кто-то точно ждал трамвая,
и пиво баночное пил,
а комсомолка за рулем
дарила взглядом, как рублем...
Мне было тошно, я хотела
лететь на свет безумно-белый,
как оголтелый мотылек.
Как я отчаянно хотела,
чтоб на асфальте белым мелом
прорисовали контур ног,
и рук упрямое распятье,
и выгиб шеи, абрис платья,
и лепестки багровых роз
по краю стриженных волос...
Мне было больно... я хотела
тот час упасть осиротело
на зарисованный асфальт,
чтоб надо мной – уже без тела –
ты, пролетая, пролетела,
звучащий альт.
Мне было тихо... я хотела
тебя,
но не было ножа...
По небу плыл Морис Бежар,
а дождь-растяпа
тек еле слышно, не спеша,
на молодой листве дрожа,
все капал... капал...